Не прошло и года.:-)))
Oct. 4th, 2011 09:20 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tjornМожет, кто помнит, я тут выкладывала кусочек из "нетленки" под гордым названием "Полевые записки сорцерера-идиотки"?
Страдаю графоманством в режиме "пэчворк".В смысле, пишу кусочки и складываю в корзинку.
Представляю вашему вниманию кусочек из интерлюдий "Воспоминания главной героини о том, как она дошла до жизни такой".
Собственно, критические замечания, по обыкновению, приветствуются. :-)
Меня более всего занимает, а не слишком ли нарочито "народно" героиня излагает?...
«Сдаётся мне, ты воображаешь себя какой-то особенной штучкой…» - ха, воображаю. Нет, дорогуша, я не воображаю, я точно знаю, что я – не просто особенная, а очень особенная штучка. Да, именно – штучка, штучный товар, редкая вещица. И знаю я это уже 26 лет как. Мне это сам Магистр сказал, в первый же день, как нас до Школы довезли. Вот как увидел – так и сказал. У страха и удивления вообще хорошая память, а уж дети, так те на всю жизнь запоминают всё, что их напугало или удивило не на шутку. Так что я очень хорошо всё помню, как будто вчера дело было.
Служивый, что меня из деревни забрал, не ради одних моих прекрасных глазок грязь месил, у него и своих забот хватало, так что мы недели две по предгорьям мотались, из одного селенья в другое, пока, наконец, до Останца не добрались. А по дороге он ещё двоих прихватил, девчонку и паренька, только мне тогда совсем не до обзаведения новыми знакомствами было, я вообще лишний раз из возка старалась носа не показывать, и до того, что оба старше меня лет на пять, мне тоже дела не было. Не задираются – и ладно. И когда нас на караванный двор привели и старшине каравана сдали, я тоже больше думала, как бы задницу поудобнее пристроить, да под ноги никому не попасться. А уж в Симаре, когда нас всех, уже восьмерых, доставили к Школьному крыльцу, и вовсе, как зверёк лесной, только успевала глазами туда-сюда зыркать да рот прикрывать. Так что только когда услышала:
- А это что такое? Эту-то зачем приволокли, она же под стол пешком гуляет?! Вы бы ещё младенца в корзинке привезли! – тогда и оглядела своих попутчиков, и остальных таких же, с другими караванами привезённых, и поняла, что и верно. Одна я такая, сопля с косичкой, стою посреди отроков, у иных из которых уже и волос над губой пробивается, и платье на груди зазывно топорщится. Караванщик как будто и сам первый раз на моё малолетство внимание обратил, крякнул смущённо, засопел и протянул пергамент:
- Извинения просим, почтеннейший, но тут вроде как всё толково прописано. Вот, девица Этери, девяти лет, дочь шорника, взята по свидетельству старосты, родителей и односельчан. Испытана Пробным Камнем, как положено, мастер Барнар Сухорукий – человек серьёзный, с понятием, я его не первый год знаю. Да и у вас в книгах он не раз вписан… - и, развёл руками, мол, моё дело – малое, что велено – привёз, а уж вы тут сами разбирайтесь, с какого краю на воз прикручивать. Другие новички уже выстроились в очередь к столам, расставленным прямо тут, на подворье, полукружьем, подавали писцам свои бумаги, отвечали на какие-то вопросы суровых людей в одинаковых тёмно-синих одеждах, а я всё так и стояла, затаив дыхание, и смотрела на высокого худого молодца в мантии, а он смотрел на меня и вертел в руке листок, в котором всё было про меня «прописано», и явно не знал, куда нас обоих девать, и листок, и меня с ним в придачу.
- Девять лет? – вроде и негромко прозвучал голос, а мы оба, как приученные псы, разом головы повернули и уши навострили. С крыльца к нам спускался мужчина в такой же синей мантии, только с гербом, вышитым на груди, против сердца, и с широкой чернёной цепью на шее. Не особенно высокий, не дородный, но крепкий и какой-то внушительный, что ли, а голова вся белая, как снег, даром, что лет на вид не больше, чем нашему старосте. Подошёл, взял пергамент, пробежал глазами, вернул лист молодцу, обошёл меня кругом, словно лошадник – стреноженного жеребёнка, усмехнулся чему-то в кудрявую белую бородку, и вдруг спросил:
- А что же ты такая дрищая-то, Этери, дочь шорника? Вот, здесь написано, что тебе весной минуло девять, а на вид больше семи не дашь. Кормили тебя плохо, что ли?..- и тут меня разобрало. Три недели, как из дома родного вышла и в возок села – не плакала, а тут, чувствую, в глазах запекло и сопли, того гляди, из носа потекут. И такая меня злость взяла и на мать с отцом, и на старосту, и на всех этих, больших, что на меня, как на никчёмного подзаборного кутёнка смотрят, и даже на этого Белоголового, хоть и понравился он мне с первого взгляда, чем-то за душу взял. Нет уж, думаю, я вам не дрищая, я за здорово живёшь никому не дамся! И сжала кулачки так, что ногти в мясо впились, слёзы сглотнула, подбородок вздёрнула – и прямо в лицо ему, в глазищи, как горный лёд синие, отчеканила:
- Я – не дрищая, я – мелкая. А дед Зимар сказал, что чем мельче блоха, тем злее кусает! – молодец аж скривился, словно я ему на ладошке барсучью какашку под нос сунула. А Белоголовый брови вскинул и как засмеётся. Звонко так, заливисто, на весь двор, так, что все оглядываться стали и перешёптываться.
- Не знаю твоего деда, но, похоже, он – не дурак! Значит, блоха… мелкая… ну-ну. Смотри внимательно, Кайре, вот именно это я имел в виду, когда говорил вам о присутствии духа. Ей очень страшно, она совершенно не понимает, что происходит, ещё минуту назад она была готова расплакаться и забиться в первую попавшуюся тёмную щель – но стоило только бросить ей вызов, и она готова вцепиться мне в глотку, хоть и догадывается, что это может ей дорого обойтись. Она уже не плачет, не боится и не ищет пути к бегству. Она дерётся. Запомни этот момент, Кайре, однажды память о нём может спасти тебе жизнь. Кстати, о драках: в твоих бумагах написано, что ты сожгла соседский сеновал. Как это получилось? – ох, попался бы мне в ту минуту староста, оговоривший меня перед Белоголовым, я бы вцепилась ему в бороду и рвала до тех пор, пока не выдрала бы всё, до последнего волоска. Но старосты под рукой не было, а бумаги были, и я могла только сцепить зубы и опустить голову.
- Как, как… известно, как, учитель… Чем-то соседи ей досадили, она разозлилась, как сейчас, и выпустила Силу. Марка Огня, и, очевидно, довольно сильная – тощий Кайре смотрел на меня с досадой, словно эта неизвестная мне Сила была вроде злющего цепного пса, которого я плохо привязала. Тогда, в деревне, я хотела было объяснить, что ничего не поджигала, а вовсе даже наоборот, но меня никто не слушал. А теперь Белоголовый смотрел на мою макушку, и ждал, и я решила, что хватит уже помалкивать, намолчалась, дальше так не пойдёт:
- Ничего я не жгла! Я тушила, сколько могла. Что бы самой не сгореть. Хотела всё потушить - не вышло, очень много огня было. Сеновал поджёг Торви, подмастерье кузнецов, потому, что кузнец его высек за лень, а ещё за то, что он с кузнецовой дочкой у ручья миловался. Я видела!
- Как миловался? – Белоголовый усмехнулся, словно и он мне не верил, но я уже решила, что с места не сойду, а правды добьюсь.
- Нет, как жёг. Всё видела, и как масло лил, и как огонь высекал. Не хотите – не верьте, но я чистую правду говорю! – Кайре что-то высмотрел в написанном и укоризненно так головой покачал.
- Не смей лгать Магистру, дитя! Она ничего не могла видеть. Она была внутри сеновала, а этот подмастерье, если и был – то снаружи – умный какой выискался, думает, читать научился – так про всё на свете ему известно. Э, нет, не всё в бумагах прописано, это даже я знаю, и тебе, умник, расскажу!
- А я и не тогда его видела, когда он жёг, я потом его видела, когда он на меня перед старостой показывал! – выдохнула я свою правду в кислое его лицо, и примолкла. И то сказать, кто мне поверит? Как доказать Белоголовому, что я и правда, видела, не глазами, а внутри, как сон, только – наяву? И тут чую, оба разом насторожились, и Белоголовый руку протянул, лицо моё за подбородок поднял и серьёзно так спрашивает:
- Это как же так, «потом видела»?
- А так. Как сон видишь, когда спишь. Меня когда к старосте привели, и все кричали, и Торви стал громче всех кричать, что он меня видел, что это я сеновал пожгла, а я стала говорить, что он врёт, вот тогда он меня схватил за руку и давай трясти. И я увидела. Как будто я в его голове сидела, и его глазами смотрела, и всё, что он думал, знала. Я даже знала, где он масло украл, и какими словами его кузнец ругал, когда сёк, и какой узор на исподней рубашке у кузнецовой дочки вышит, хотя прежде никогда я её в этом исподнем не видела! – и чувствую, пальцы у меня на подбородке вроде как дрогнули.
- А сейчас ты что ни будь видишь, Этери? – я сперва и не поняла, о чём это он. Как же, думаю, тебя вот вижу, лицо твоё, загорелое, будто ты не чародей, а охотник, и шрам белёсый, тонкой ниткой через лоб проложенный, вижу. И что жилка у тебя на шее бьётся… а потом только догадалась.
- Нет. Сейчас ничего не вижу. Кроме того, что – глазами – тут он руку с подбородка моего убрал, и волосы мне пригладил, ласково так, бережно, аж снова слеза к горлу подкатилась. Я уже и не помнила, когда родной отец так меня по волосам гладил, с тех пор, наверное, как первые странности мои заметил и бояться стал.
- Совершенно верно, Кайре, её очень сильно обидели. А перед этим едва не убили. Гнев, Кайре, гнев, ярость и смятение. Она пыталась сражаться, и Сила пробудилась. Подавление огня и проникновение в разум при физическом контакте – это Марка Дракона. Рано, очень рано – но у неё не было выбора. В одном ты прав: её Марка определённо очень сильна.
- Прошу простить мне мою поспешность, учитель. Но, так или иначе, что мы будем с ней делать? Она ведь – дитя. Дитя девяти лет с открывшейся Маркой Дракона… я никогда о таком не слышал! – озадачила я умника, и прямо всё у меня внутри запело от этого, ну, думаю, к худу ли, к добру, а дело по-моему поворачивается.
- Я – тоже, Кайре, я – тоже... Похоже, нам в руки попала действительно редкая штучка. Что мы будем с ней делать? Ровно то же, что и всегда. По-моему, она - достаточно смышлёная девочка, что бы учиться, и уж точно – достаточно храбрая. Идём, Блоха, нужно пристроить тебя в хорошие руки! А то глазом не успеешь моргнуть – а уже выяснится, что пороть тебя некому… а мне – некогда…
Так что, господин хороший, я точно знаю, что я – очень даже особенная штучка. Никого больше ни в тот день, ни во все другие, виденные мною, дни приёма новичков, не вписывал в Книгу Имён лично Магистр Школы, Маро Венарис по прозвищу Белый Дракон. И вообще никто за всю историю Школы не был вписан в Книгу в возрасте девяти лет. Я проверяла. А уж было это к худу или к добру – это другой разговор.
Страдаю графоманством в режиме "пэчворк".В смысле, пишу кусочки и складываю в корзинку.
Представляю вашему вниманию кусочек из интерлюдий "Воспоминания главной героини о том, как она дошла до жизни такой".
Собственно, критические замечания, по обыкновению, приветствуются. :-)
Меня более всего занимает, а не слишком ли нарочито "народно" героиня излагает?...
«Сдаётся мне, ты воображаешь себя какой-то особенной штучкой…» - ха, воображаю. Нет, дорогуша, я не воображаю, я точно знаю, что я – не просто особенная, а очень особенная штучка. Да, именно – штучка, штучный товар, редкая вещица. И знаю я это уже 26 лет как. Мне это сам Магистр сказал, в первый же день, как нас до Школы довезли. Вот как увидел – так и сказал. У страха и удивления вообще хорошая память, а уж дети, так те на всю жизнь запоминают всё, что их напугало или удивило не на шутку. Так что я очень хорошо всё помню, как будто вчера дело было.
Служивый, что меня из деревни забрал, не ради одних моих прекрасных глазок грязь месил, у него и своих забот хватало, так что мы недели две по предгорьям мотались, из одного селенья в другое, пока, наконец, до Останца не добрались. А по дороге он ещё двоих прихватил, девчонку и паренька, только мне тогда совсем не до обзаведения новыми знакомствами было, я вообще лишний раз из возка старалась носа не показывать, и до того, что оба старше меня лет на пять, мне тоже дела не было. Не задираются – и ладно. И когда нас на караванный двор привели и старшине каравана сдали, я тоже больше думала, как бы задницу поудобнее пристроить, да под ноги никому не попасться. А уж в Симаре, когда нас всех, уже восьмерых, доставили к Школьному крыльцу, и вовсе, как зверёк лесной, только успевала глазами туда-сюда зыркать да рот прикрывать. Так что только когда услышала:
- А это что такое? Эту-то зачем приволокли, она же под стол пешком гуляет?! Вы бы ещё младенца в корзинке привезли! – тогда и оглядела своих попутчиков, и остальных таких же, с другими караванами привезённых, и поняла, что и верно. Одна я такая, сопля с косичкой, стою посреди отроков, у иных из которых уже и волос над губой пробивается, и платье на груди зазывно топорщится. Караванщик как будто и сам первый раз на моё малолетство внимание обратил, крякнул смущённо, засопел и протянул пергамент:
- Извинения просим, почтеннейший, но тут вроде как всё толково прописано. Вот, девица Этери, девяти лет, дочь шорника, взята по свидетельству старосты, родителей и односельчан. Испытана Пробным Камнем, как положено, мастер Барнар Сухорукий – человек серьёзный, с понятием, я его не первый год знаю. Да и у вас в книгах он не раз вписан… - и, развёл руками, мол, моё дело – малое, что велено – привёз, а уж вы тут сами разбирайтесь, с какого краю на воз прикручивать. Другие новички уже выстроились в очередь к столам, расставленным прямо тут, на подворье, полукружьем, подавали писцам свои бумаги, отвечали на какие-то вопросы суровых людей в одинаковых тёмно-синих одеждах, а я всё так и стояла, затаив дыхание, и смотрела на высокого худого молодца в мантии, а он смотрел на меня и вертел в руке листок, в котором всё было про меня «прописано», и явно не знал, куда нас обоих девать, и листок, и меня с ним в придачу.
- Девять лет? – вроде и негромко прозвучал голос, а мы оба, как приученные псы, разом головы повернули и уши навострили. С крыльца к нам спускался мужчина в такой же синей мантии, только с гербом, вышитым на груди, против сердца, и с широкой чернёной цепью на шее. Не особенно высокий, не дородный, но крепкий и какой-то внушительный, что ли, а голова вся белая, как снег, даром, что лет на вид не больше, чем нашему старосте. Подошёл, взял пергамент, пробежал глазами, вернул лист молодцу, обошёл меня кругом, словно лошадник – стреноженного жеребёнка, усмехнулся чему-то в кудрявую белую бородку, и вдруг спросил:
- А что же ты такая дрищая-то, Этери, дочь шорника? Вот, здесь написано, что тебе весной минуло девять, а на вид больше семи не дашь. Кормили тебя плохо, что ли?..- и тут меня разобрало. Три недели, как из дома родного вышла и в возок села – не плакала, а тут, чувствую, в глазах запекло и сопли, того гляди, из носа потекут. И такая меня злость взяла и на мать с отцом, и на старосту, и на всех этих, больших, что на меня, как на никчёмного подзаборного кутёнка смотрят, и даже на этого Белоголового, хоть и понравился он мне с первого взгляда, чем-то за душу взял. Нет уж, думаю, я вам не дрищая, я за здорово живёшь никому не дамся! И сжала кулачки так, что ногти в мясо впились, слёзы сглотнула, подбородок вздёрнула – и прямо в лицо ему, в глазищи, как горный лёд синие, отчеканила:
- Я – не дрищая, я – мелкая. А дед Зимар сказал, что чем мельче блоха, тем злее кусает! – молодец аж скривился, словно я ему на ладошке барсучью какашку под нос сунула. А Белоголовый брови вскинул и как засмеётся. Звонко так, заливисто, на весь двор, так, что все оглядываться стали и перешёптываться.
- Не знаю твоего деда, но, похоже, он – не дурак! Значит, блоха… мелкая… ну-ну. Смотри внимательно, Кайре, вот именно это я имел в виду, когда говорил вам о присутствии духа. Ей очень страшно, она совершенно не понимает, что происходит, ещё минуту назад она была готова расплакаться и забиться в первую попавшуюся тёмную щель – но стоило только бросить ей вызов, и она готова вцепиться мне в глотку, хоть и догадывается, что это может ей дорого обойтись. Она уже не плачет, не боится и не ищет пути к бегству. Она дерётся. Запомни этот момент, Кайре, однажды память о нём может спасти тебе жизнь. Кстати, о драках: в твоих бумагах написано, что ты сожгла соседский сеновал. Как это получилось? – ох, попался бы мне в ту минуту староста, оговоривший меня перед Белоголовым, я бы вцепилась ему в бороду и рвала до тех пор, пока не выдрала бы всё, до последнего волоска. Но старосты под рукой не было, а бумаги были, и я могла только сцепить зубы и опустить голову.
- Как, как… известно, как, учитель… Чем-то соседи ей досадили, она разозлилась, как сейчас, и выпустила Силу. Марка Огня, и, очевидно, довольно сильная – тощий Кайре смотрел на меня с досадой, словно эта неизвестная мне Сила была вроде злющего цепного пса, которого я плохо привязала. Тогда, в деревне, я хотела было объяснить, что ничего не поджигала, а вовсе даже наоборот, но меня никто не слушал. А теперь Белоголовый смотрел на мою макушку, и ждал, и я решила, что хватит уже помалкивать, намолчалась, дальше так не пойдёт:
- Ничего я не жгла! Я тушила, сколько могла. Что бы самой не сгореть. Хотела всё потушить - не вышло, очень много огня было. Сеновал поджёг Торви, подмастерье кузнецов, потому, что кузнец его высек за лень, а ещё за то, что он с кузнецовой дочкой у ручья миловался. Я видела!
- Как миловался? – Белоголовый усмехнулся, словно и он мне не верил, но я уже решила, что с места не сойду, а правды добьюсь.
- Нет, как жёг. Всё видела, и как масло лил, и как огонь высекал. Не хотите – не верьте, но я чистую правду говорю! – Кайре что-то высмотрел в написанном и укоризненно так головой покачал.
- Не смей лгать Магистру, дитя! Она ничего не могла видеть. Она была внутри сеновала, а этот подмастерье, если и был – то снаружи – умный какой выискался, думает, читать научился – так про всё на свете ему известно. Э, нет, не всё в бумагах прописано, это даже я знаю, и тебе, умник, расскажу!
- А я и не тогда его видела, когда он жёг, я потом его видела, когда он на меня перед старостой показывал! – выдохнула я свою правду в кислое его лицо, и примолкла. И то сказать, кто мне поверит? Как доказать Белоголовому, что я и правда, видела, не глазами, а внутри, как сон, только – наяву? И тут чую, оба разом насторожились, и Белоголовый руку протянул, лицо моё за подбородок поднял и серьёзно так спрашивает:
- Это как же так, «потом видела»?
- А так. Как сон видишь, когда спишь. Меня когда к старосте привели, и все кричали, и Торви стал громче всех кричать, что он меня видел, что это я сеновал пожгла, а я стала говорить, что он врёт, вот тогда он меня схватил за руку и давай трясти. И я увидела. Как будто я в его голове сидела, и его глазами смотрела, и всё, что он думал, знала. Я даже знала, где он масло украл, и какими словами его кузнец ругал, когда сёк, и какой узор на исподней рубашке у кузнецовой дочки вышит, хотя прежде никогда я её в этом исподнем не видела! – и чувствую, пальцы у меня на подбородке вроде как дрогнули.
- А сейчас ты что ни будь видишь, Этери? – я сперва и не поняла, о чём это он. Как же, думаю, тебя вот вижу, лицо твоё, загорелое, будто ты не чародей, а охотник, и шрам белёсый, тонкой ниткой через лоб проложенный, вижу. И что жилка у тебя на шее бьётся… а потом только догадалась.
- Нет. Сейчас ничего не вижу. Кроме того, что – глазами – тут он руку с подбородка моего убрал, и волосы мне пригладил, ласково так, бережно, аж снова слеза к горлу подкатилась. Я уже и не помнила, когда родной отец так меня по волосам гладил, с тех пор, наверное, как первые странности мои заметил и бояться стал.
- Совершенно верно, Кайре, её очень сильно обидели. А перед этим едва не убили. Гнев, Кайре, гнев, ярость и смятение. Она пыталась сражаться, и Сила пробудилась. Подавление огня и проникновение в разум при физическом контакте – это Марка Дракона. Рано, очень рано – но у неё не было выбора. В одном ты прав: её Марка определённо очень сильна.
- Прошу простить мне мою поспешность, учитель. Но, так или иначе, что мы будем с ней делать? Она ведь – дитя. Дитя девяти лет с открывшейся Маркой Дракона… я никогда о таком не слышал! – озадачила я умника, и прямо всё у меня внутри запело от этого, ну, думаю, к худу ли, к добру, а дело по-моему поворачивается.
- Я – тоже, Кайре, я – тоже... Похоже, нам в руки попала действительно редкая штучка. Что мы будем с ней делать? Ровно то же, что и всегда. По-моему, она - достаточно смышлёная девочка, что бы учиться, и уж точно – достаточно храбрая. Идём, Блоха, нужно пристроить тебя в хорошие руки! А то глазом не успеешь моргнуть – а уже выяснится, что пороть тебя некому… а мне – некогда…
Так что, господин хороший, я точно знаю, что я – очень даже особенная штучка. Никого больше ни в тот день, ни во все другие, виденные мною, дни приёма новичков, не вписывал в Книгу Имён лично Магистр Школы, Маро Венарис по прозвищу Белый Дракон. И вообще никто за всю историю Школы не был вписан в Книгу в возрасте девяти лет. Я проверяла. А уж было это к худу или к добру – это другой разговор.
