Змея под колодой.

Прочитала я тут "Амстердам" Иэна Макьюэна. И весь вечер ходила в неком состоянии человека, у которого вокруг башки вьётся комар, но изловить его никак не удаётся. Кружит, скотина, но не кусается... только звенит на грани слышимости, то появляясь, то исчезая. Так кружил на грани слышимости мой личный "смысл" этого, в сущности, очень простого произведения. "Простого" - в смысле "без выкрутасов и интересничания". Без "прорывов подсознания", с чётким, ровно, ясно и мотивированно разворачивающимся сюжетом, с логичными, "жизненными", самую капельку нарицательными характерами. Это, кстати, вполне объясняет тот факт, что, не взирая на Букеровскую премию, немало критиков отозвались о романе (так странно для русского читателя писать "роман" применительно к 42 страницам 11 Нью Таймом...), мягко говоря, без восторга. Из-за своей "школьной классичности" "Амстердам" вполне может "не внушить".


Но...знаете, я думаю, в этом - весь смысл. В простоте и ясности, которая не оставляет остаточного шумового фона. Только - настороженную тишину post factum. В которой каждый может услышать своего комарика. Понятно, если у него есть желание... потребность... готовность...
А я своего комаридзе утром, топая вдоль Обводного, таки изловила. Имя ему - "змея под колодой". Это - такое положение вещей, когда человек "от всей души" культурен, цивилизован, толерантен, политкорректен etc.. Он не туповатый и хамоватый алчный медиа-магнат, как Джорджи Лейн. Он - не двуличный и беспринципный политик с грязным порно-душком, как Джул Гармони. Нет-нет, он - вдохновенный слуга высокого искусства и благородный паладин свободы и демократии. Но вот беда, где-то ВНУТРИ, под всеми внешними слоями интеллекта, воспитания, высоких принципов и даже искренних сердечных порывов, у него ЛЕЖИТ ЗМЕЯ. Та самая, которую он презирает и гонит, с которой сражается ... вовне... в другом... и которую, по такому случаю, органически не в силах увидеть и осознать В СЕБЕ.
Но то, что ты не видишь змею, никак не помешает ей ужалить. Даже - наоборот.
Хуже откровенной, воинствующей нетерпимости и корысти - только одно. Змея ненависти, нетерпимости, своекорыстия в сердце "культурного человека". "Хуже" не в каком-то моральном, а в самом простом, практичном смысле. Какая змея - самая опасная? Самая  большая? Самая ядовитая? Самая агрессивная?
Нет. Самая незаметная. Так, что лежит под колодой, в темноте и безмолвии, и копит яд для одного, единственного смертельного броска на воистину ничего не подозревающую жертву.
Беда "цивилизованного мира" даже не в том, что его граждане преуспели в уничтожении змей куда меньше, чем любят делать вид (и уж точно - куда меньше, чем "было заявлено в социалистических обязательствах"). Беда в том, что они весьма преуспели в прятании СВОИХ змей от СЕБЯ САМИХ.

Рождественская жадность.:-)))

Насмотрелась я фото "принаряженного" Лондона, и образовалась у меня некая ... рождественская жадность.:-) В смысле, пришло понимание, что до Нового года и Ко осталось, считай, месяц... и пора бы уже думать о приятном и полезном.:-)
И тут, как нельзя более кстати, пост у Светланы Дорошевой о выпуске постеров с её "пончиковой оперой".:-)))
Оригинал взят у в Любовь и пончики

Рисовала на заказ.
Задача: изобразить влюбленных разных времен и народов.
Нельзя изображать поцелуев и объятий. Носитель - стены и большие пластиковые тейбл-топперы в кафе. Заказчик, не поверите, сеть пончиков.
( детали )

По-моему, это - вполне достойный внимания вариант скромного и "не обязывающего", но прекрасного и оригинального "подъёлочника".:-)

"и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее."

Очень верные слова. И не только - между Им и Ею.


Оригинал взят у eliomysв post

И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, - я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».

Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.

Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.

Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».

И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.

Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.

Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».

И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, - ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.

автор - Вера Полозкова