![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Ноосфера, по обыкновению, не дремлет.:-)
Маленький прелюд:
Было в ранешние времена такое отличное слово. Приспособленец. Так вот, всё, что я к данномум моменту узнала о Домшайт-Берге, просто вопиет о том, что это вот оно самое и есть. А приспособленцы выживают и "устраиваются" всегда и везде. На то и приспособленцы. И самый высший пилотаж приспособленчества - подвести по свой модус вивенди высокоиндейную базу. И самому в неё поверить! Этот пункт обязателен, без него "отмаз не канает". Причём вы не думайте, что приспособленец непременно должен "лизать пятки власти", нет. Если в данной конкретной коньюнктуре социального рынка есть полезный смысл эти пятки КУСАТЬ и за ЭТО получать ништячки как материального, так и репутационного свойства - он будет кусать. И весьма убедительно, ибо - по-настоящему. Как же отличить настоящего "трибуна, главаря" от такого вот ... приспособленца от протестного движения? Как и сказано в одной небезынтересной книге.:-) По делам их узнаете их. Точнее - по плодам тех дел для их совершивших.
Трибун и главарь в результате своей антиправительственной деятельности оказывается в лучшем случае в изгнании... или - в тюрьме... или - в изгнании, которое по практической своей форме - тюрьма... но и это всё равно очень неплохо... в сравнении с еловым клифтом всё - неплохо....ну, почти всё.:-) А приспособленец даже находясь в центре некоей "революционной работы" будет мирно, безопасно и вполне сытно и уютно жить , выступать в ток-шоу, иметь влияние в большой политике, получать гонорары и премии за "дело мира во всём мире"... И при этом будет пребывать в искреннем святом убеждении, что это ОН - "хороший парень" и совсех сторон "флагман революции". А тот, что в бывшем посольском shower room сидит, аки рыбка в аквариуме - ба-а-а-льшая кАка. Как приспособленец достигает таких чудес самовнушения? Да запросто.
Книга Софьи Островской называется просто "Дневник". Окололитературная дама из буржуазной московской семьи прожила долгую и тяжелую жизнь. Юность в старой России, молодость, зрелость, старость в СССР. Родилась в 1902–м, умерла в 1983–м. Частную французскую гимназию в Петрограде она окончить еще успела, а вот Высшие женские курсы — уже нет. В советское время Островская поменяла десятки разнообразных работ: опер уголовного розыска, частная учительница французского языка, переводчик–синхронист, внештатный автор "Ленинградской правды". Она была хороша собой, но замуж так и не вышла. Всю блокаду провела в Ленинграде, от голода умерла ее мать. Отец сгинул в лагерях.
Островская была светской дамой и увлекалась разным: "Чтение речей Кирова: интересный человек. Элемент огня". Или: "Читаю много, неразборчиво, соединяя старые английские романы (вдобавок читанные когда–то!) с Франсом, Селином, экономической географией и климатологией". Любила она только себя, тщательно анализировала всякую душевную флуктуацию: "И все время слушала свое сердце как нечто большое, холодное и совсем потерянное. Ему было очень больно — очень". "Я со многими говорила со свойственной мне манерой небрежной вежливости, вежливого остроумия, остроумной серьезности". Похоже на плохой декадентский роман.
По всем анкетным данным ей суждено было сгинуть в лагерях. Полька, буржуазное происхождение, отец "вредитель", среди знакомых множество будущих "врагов народа". Но она уцелела и прожила жизнь непростую, но в целом (кроме блокады) вполне обеспеченную и благополучную. Секрет прост: в какой–то момент Софья Казимировна стала агентом НКВД. Ценный кадр для освещения настроений интеллигенции. Знаем мы это достоверно. Ее доносы были обнаружены в "оперативном" деле Анны Ахматовой. К счастью, Ахматова была проницательна и осторожна и лишнего при Островской не говорила. Анна Андреевна рассказывала позже общей с Софьей Казимировной приятельнице: "А вы знаете, что хозяйка дома, с которой мы познакомились, посадила целый куст людей?" Кого она посадила, мы достоверно не знаем. Из упоминающихся в дневнике, возможно, давала показания на Льва Гумилева (который быстро заподозрил в ней стукачку) и Татьяну Гнедич. Интереснее всего в дневнике Софьи Островской записи об Анне Ахматовой, иногда уникальные. Они встречались в 1940–е, самые тяжелые для поэта годы. После смерти Сталина знакомство разладилось. Вот реплики Анны Андреевны об Александре Блоке: "Женщины вокруг него вились как лианы, стояли к нему в очереди и уже на лестнице снимали штаны".
Одна из важнейших особенностей психологии доносчика — необходимость объяснить себе, зачем он губит близких ему людей. Трудно признаться: я слаб, я подлец. Самое простое объяснение — я доношу на них потому, что они еще хуже меня.
Ахматова у Островской — пьяница, отвратительная хозяйка, плохая мать, нимфоманка. Именно поэтому свидетельства стукачки так пригодились Тамаре Катаевой, автору бульварной "Анти–Ахматовой". Для Ахматовой Софья Казимировна была прежде всего поклонница, дама, к которой можно было в любое время пойти в гости, поболтать о том о сем.
Комментаторы (Полина Барскова и Татьяна Кузнецова) свою героиню идеализируют. Особенно значимыми им представляются заметки Островской о блокаде. Татьяна Позднякова пишет: "Среди прочего из блокадных записей Островской мы узнаем, что самый неприкасаемый по сей день вопрос: стоил ли Ленинград тризны; стоила ли политическая символизация несгибаемости города жизни более миллиона его жителей, — возник непосредственно во время катастрофы". Вопрос о непомерной цене обороны возник у жителей города еще осенью 1941 года. Об этом подробно пишет Никита Ломагин в "Неизвестной блокаде". Просто выбора у ленинградцев на самом деле, к сожалению, не было. Немцы город не брали сознательно, они хотели, чтобы ленинградцы вымерли сами — от холода и голода. А если бы женщины и дети попытались прорвать фронт и выйти из блокированного города на немецкую сторону, их по приказу Гитлера следовало расстреливать из пулеметов.
Книга неприятная, даже страшная. Но, как бы ни относиться к автору, перед нами свидетельство огромной ценности.